Я сознавал, что потерял интерес к окружающему, но приписывал это пустоте жизни вообще. 

(Герберт Уэллс "Человек-невидимка")

У меня распланирована жизнь на сотню шагов вперед. Но это не важно, важнее то, что я не придерживаюсь этого плана. Я хочу устроиться на работу в общество по защите животных. На Европу рассчитывать глупо, но я знаю, что в Приморье находится Зоологический центр Биолого-почвенного института Дальневосточного отделения РАН, где в условиях, максимально приближенных к естественным, живут амурские тигры. Вот туда я и надеюсь пробраться. А еще я хочу двигать науку, да.   

Я нахожу эстетическое удовольствие неотъемлемой частью жизни каждого. Книги, живопись.. Считается, что сейчас молодежь и люди среднего возраста не уделяют духовному самосовершенствованию достаточное количество времени. Разве? Разве можно найти сейчас необразованного, не читающего человека? Сколько людей проникались книгами сейчас, ого-го. А вы говорите: "Неучи, пустившиеся во все тяжкие!" Глупости несусветные.

Густав Климт, Любовь, 1895

Каждый считает себя уникумом. Я  чаще всех думаю о смысле жизни. Я самый красивый. Я самый добрый. И вроде бы недовольные собой люди оказываются нарциссами. Парадокс. Но никто не пытается отговорить от этих мыслей, лишь мефистофельски посмеиваются над глупостью речей, наполненных любовью к себе. А это воспринимается как одобрение. Мы все каждый день делаем абсолютно одинаковые вещи, большинство же предпочитают не разглашать список этих дел. Вот и каждый считает себя уникумом.

Я проболела все каникулы. Температура, кашель. Все как положено. Время ушло, целая неделя осталась лежать в кровати с лекарствами. Какое же убожество.

И, взирая на это ночное небо, усеянное знаками и звездами, я в первый раз открыл свою душу ласковому равнодушию мира.

Альбер Камю

Я купила "Записки абсурдиста" Камю. В книгу вошли его дневники, относящиеся к периоду 1935-1942 гг. Я возлагаю огромные надежды на эту книгу, которая должна посадить зернышки разумного реализма в моей голове.

что-то странное.

мне десять. я уже умею готовить. подруги мамы заходят, хвалят, норовят приласкать.
мне десять. мама купит велосипед, машинку и пачку таблеток. соседка встретит, предложит горсть противных конфет.
мне десять. я мечтаю о жене, семье и чтоб пять детей. а пока я сбегаю в окно, слышу мамины крики:"милый, где?"
мне десять. кате тоже. она держала мою руку и нежно касалась щеки; я не знаю, как так, но дребезжали виски.
мне десять. я не опаздываю и учусь на отлично. у взрослой маши что-то спросил, ответила- "это личное".
мне десять. мама, расскажи мне о личном. мама молчит. моя мама - самая волшебная птица.
мне десять. я люблю мармелад, братьев гримм и варенье. я не люблю вопросов. нет, не болею. пройдёт. со временем.
мне десять. моё тело не спит ночами, днями, снотворными. врачи заходят, пожимают плечами. разворачиваются, выходят мыть руки в уборную.
мне десять. и жизнь как кадр на "мыльницу". мне никогда не будет одиннадцать.

Вы бы могли слышать жуткий треск моей надломленной веры в людей, будь вы рядом со мной 5 минут назад.
Посты одного блога, которым я немо восхищалась уже полгода с лишним, с пометкой "дневник" заставляли трепетать еще ненадорванные струны моей девичьей души, заставляли боготворить непревзойденное владение словом и яркие, четкие, бьющие в самое сердце выражения.
Но... в каждой прекрасной истории есть свои "но", такие надоедливые и фатальные. Но я обнаружила, что эти посты не имеют право существования под ярлыком дневника, т.к. автором этих исключительных рассказов является совсем другая женщина. Не кто другой, как Марта Кетро, загадочная и малоизвестная писательница.
Вот такое свойство плагиата найдено мной сегодня. Легкая дымка волшебства вначале и едкий запах гари на протяжении всего оставшегося времени.
Один вывод: будьте собой.

я всегда буду есть то, что захочу, несмотря на жирность, калорийность и т.п.
еда имеет шанс быть смыслом жизни

 

hugs everywhere!

Я довольно часто захожу на сайт livelib и читаю рецензии на книги.
После долгого отбора я выделила для себя несколько книг, которые, по-моему, должны мне понравиться:
Эрве Базен «Семья Резо» (после того, как я выбрала тему детства в русской литературе для моей работы по литературе, то я невольно прониклась этой темой, поэтому обязательно прочту подобное произведение);
Ричард Кнаак «Страна-за-Пеленой» (оох, это мое любимое фэнтези, не удержалась);
Банана Есимото «Озеро» (опять проскальзывает тема детства, но если она существует вкупе  с медитативной  прозой, то что может быть лучше?);
Стив Айлетт «Атом» (вначале меня привлекло название, прочитав же описание, я решила принять вызов столь неодназначного писателя и попытаться прочитать эту книгу. Время покажет, справлюсь ли я);
Питер Хег «Тишина»;
Питер Акройд «Ньютон»;
Альбер Камю «Чума» (я уже знакома с Камю благодаря нескольким его эссе, к которым обращалась ранее, стоит заметить, впечатлившие мой детский разум, поэтому смею предположить, что «Чума» будет не менее мне интересна);
Дирк Уиттенборн «Жестокие люди» (да-да, снова книга о подростке);
Джулиан Феллоуз «Снобы»;
что ж, пора остановиться.

Взято с формспринга:
111: Самая большая ошибка в твоей жизни?
222: В сочинении по русскому не выделила деепричастный оборот запятыми. До сих пор просыпаюсь в холодном поту по ночам, а когда напиваюсь — звоню училке по русскому и дышу в трубку.

 

В 22 года у Ганди было трое детей, у Моцарта 30 симфоний, а Бадди Холли был уже мертв.

Признаться, я более или менее хорошо узнала о творчестве и жизни Бадди Холли из "Маленькой книги". Раньше мне просто было известно его имя, его заслуги перед всем музыкальным сообществом, но не более того. И вообще, нужно сказать, что детище Селдена Эдвардса способно раскрыть Вам многие секреты и интересы типичных американцев, тайны и ужасы войны, ее последствий, хорошо расписаны персоналии, а как описана Вена.. Боже, это неподражаемо! Но как только закончились умозаключения автора, выражаемые им через главных героев, то история, увы, потеряла для меня свое очарование. Но я думаю, что еще вернусь к этой книге.

держите меня семеро, я влюбилась

 

совушки - моя извечная страсть

Простите, не сдержалась

... И он вспомнил себя таким, каким он был тогда. На него пахнуло этой свежестью, молодостью, полнотою жизни, и ему стало мучительно грустно.

Различие между ним, каким он был тогда и каким он был теперь, было огромно: оно было такое же, если не большее, чем различие между Катюшей в церкви и той проституткой, пьянствовавшей с купцом, которую они судили нынче утром. Тогда он был бодрый, свободный человек, перед которым раскрывались бесконечные возможности, — теперь он чувствовал себя со всех сторон пойманным в тенетах глупой, пустой, бесцельной, ничтожной жизни, из которых он не видел никакого выхода, да даже большей частью и не хотел выходить. Он вспомнил, как он когда-то гордился своей прямотой, как ставил себе когда-то правилом всегда говорить правду и действительно был правдив и как он теперь был весь во лжи — в самой страшной лжи, во лжи, признаваемой всеми людьми, окружающими его, правдой. И не было из этой лжи, по крайней мере, он не видел из этой лжи никакого выхода. И он загряз в ней, привык к ней, нежился в ней.

Как развязать отношения с Марьей Васильевной, с ее мужем так, чтобы было не стыдно смотреть в глаза ему и его детям? Как без лжи распутать отношения с Мисси? Как выбраться из того противоречия между признанием незаконности земельной собственности и владением наследством от матери? Как загладить свой грех перед Катюшей? Нельзя же это оставить так. «Нельзя бросить женщину, которую я любил, и удовлетвориться тем, что я заплачу деньги адвокату и избавлю ее от каторги, которой она и не заслуживает, загладить вину деньгами, как я тогда думал, что сделал, что должно, дав ей деньги».

И он живо вспомнил минуту, когда он в коридоре, догнав ее, сунул ей деньги и убежал от нее. «Ах, эти деньги! — с ужасом и отвращением, такими же, как и тогда, вспоминал он эту минуту. — Ах, ах! какая гадость! — так же, как и тогда, вслух проговорил он. — Только мерзавец, негодяй мог это сделать! И я, я тот негодяй и тот мерзавец! — вслух заговорил он. — Да неужели в самом деле, — он остановился на ходу, — неужели я в самом деле, неужели я точно негодяй? А то кто же? — ответил он себе. — Да разве это одно? — продолжал он уличать себя. — Разве не гадость, не низость твое отношение к Марье Васильевне и ее мужу? И твое отношение к имуществу? Под предлогом, что деньги от матери, пользоваться богатством, которое считаешь незаконным. И вся твоя праздная, скверная жизнь. И венец всего — твой поступок с Катюшей. Негодяй, мерзавец! Они (люди) как хотят пусть судят обо мне, их я могу обмануть, но себя-то я не обману».

И он вдруг понял, что то отвращение, которое он в последнее время чувствовал к людям, и в особенности нынче, и к князю, и к Софье Васильевне, и к Мисси, и к Корнею, было отвращение к самому себе. И удивительное дело: в этом чувстве признания своей подлости было что-то болезненное и вместе радостное и успокоительное.

С Нехлюдовым не раз уже случалось в жизни то, что он называл «чисткой души». Чисткой души называл он такое душевное состояние, при котором он вдруг, после иногда большого промежутка времени, сознав замедление, а иногда и остановку внутренней жизни, принимался вычищать весь тот сор, который, накопившись в его душе, был причиной этой остановки.

Всегда после таких пробуждений Нехлюдов составлял себе правила, которым намеревался следовать уже навсегда: писал дневник и начинал новую жизнь, которую он надеялся никогда уже не изменять, — turning a new leaf, как он говорил себе. Но всякий раз соблазны мира улавливали его, и он, сам того не замечая, опять падал, и часто ниже того, каким он был прежде.

Так он очищался и поднимался несколько раз; так это было с ним в первый раз, когда он приехал на лето к тетушкам. Это было самое живое, восторженное пробуждение. И последствия его продолжались довольно долго. Потом такое же пробуждение было, когда он бросил статскую службу и, желая жертвовать жизнью, поступил во время войны в военную службу. Но тут засорение произошло очень скоро. Потом было пробуждение, когда он вышел в отставку и, уехав за границу, стал заниматься живописью.

С тех пор и до нынешнего дня прошел длинный период без чистки, и потому никогда еще он не доходил до такого загрязнения, до такого разлада между тем, чего требовала его совесть, и той жизнью, которую он вел, и он ужаснулся, увидев это расстояние.

Расстояние это было так велико, загрязнение так сильно, что в первую минуту он отчаялся в возможности очищения. «Ведь уже пробовал совершенствоваться и быть лучше, и ничего не вышло, — говорил в душе его голос искусителя, — так что же пробовать еще раз? Не ты один, а все такие — такова жизнь», — говорил этот голос. Но то свободное, духовное существо, которое одно истинно, одно могущественно, одно вечно, уже пробудилось в Нехлюдове. И он не мог не поверить ему. Как ни огромно было расстояние между тем, что он был, и тем, чем хотел быть, — для пробудившегося духовного существа представлялось все возможно.

«Разорву эту ложь, связывающую меня, чего бы это мне ни стоило, и признаю все и всем скажу правду и сделаю правду, — решительно вслух сказал он себе. — Скажу правду Мисси, что я распутник и не могу жениться на ней и только напрасно тревожил ее; скажу Марье Васильевне (жене предводителя). Впрочем, ей нечего говорить, скажу ее мужу, что я негодяй, обманывал его. С наследством распоряжусь так, чтобы признать правду. Скажу ей, Катюше, что я негодяй, виноват перед ней, и сделаю все, что могу, чтобы облегчить ее судьбу. Да, увижу ее и буду просить ее простить меня. Да, буду просить прощенья, как дети просят. — Он остановился. — Женюсь на ней, если это нужно».

Он остановился, сложил руки перед грудью, как он делал это, когда был маленький, поднял глаза кверху и проговорил, обращаясь к кому-то:

— Господи, помоги мне, научи меня, прииди и вселися в меня и очисти меня от всякой скверны!

Он молился, просил Бога помочь ему, вселиться в него и очистить его, а между тем то, о чем он просил, уже совершилось. Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя им и потому почувствовал не только свободу, бодрость и радость жизни, но почувствовал все могущество добра. Все, все самое лучшее, что только мог сделать человек, он чувствовал себя теперь способным сделать.

На глазах его были слезы, когда он говорил себе это, и хорошие и дурные слезы; хорошие слезы потому, что это были слезы радости пробуждения в себе того духовного существа, которое все эти года спало в нем, и дурные потому, что они были слезы умиления над самим собою, над своей добродетелью.

Ему стало жарко. Он подошел к выставленному окну и отворил его. Окно было в сад. Была лунная тихая свежая ночь, по улице прогремели колеса, и потом все затихло. Прямо под окном виднелась тень сучьев оголенного высокого тополя, всеми своими развилинами отчетливо лежащая на песке расчищенной площадки. Налево была крыша сарая, казавшаяся белой под ярким светом луны. Впереди переплетались сучья деревьев, из-за которых виднелась черная тень забора. Нехлюдов смотрел на освещенный луной сад и крышу и на тень тополя и вдыхал живительный свежий воздух.

«Как хорошо! Как хорошо, Боже мой, как хорошо!» — говорил он про то, что было в его душе.

Л. Н. Толстой "Воскресение"  

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Решила не убирать спойлеры, дабы все казалось законченным и жутко правильным, как

оно есть и на самом деле. Боже, что за стиль письма, что за стиль! Я преклоняюсь

перед этим гением искусства слова!